Неточные совпадения
Вошел, на рассвете, на станцию, — за ночь вздремнул, изломан, глаза заспаны, — взял кофею;
смотрю — Марфа Петровна вдруг садится подле меня,
в руках колода
карт: «Не загадать ли вам, Аркадий Иванович, на дорогу-то?» А она мастерица гадать была.
— Одни из этих артистов просто утопают
в картах,
в вине, — продолжал Райский, — другие ищут роли. Есть и дон-кихоты между ними: они хватаются за какую-нибудь невозможную идею, преследуют ее иногда искренно; вообразят себя пророками и апостольствуют
в кружках слабых голов, по трактирам. Это легче, чем работать. Проврутся что-нибудь дерзко про власть, их переводят, пересылают с места на место. Они всем
в тягость, везде надоели. Кончают они различно,
смотря по характеру: кто угодит, вот как вы, на смирение…
По дороге от Паарля готтентот-мальчишка, ехавший на вновь вымененной
в Паарле лошади, беспрестанно исчезал дорогой
в кустах и гонялся за маленькими черепахами. Он поймал две: одну дал
в наш
карт, а другую ученой партии, но мы и свою сбыли туда же, потому что у нас за ней никто не хотел
смотреть, а она ползала везде, карабкаясь вон из экипажа, и падала.
Я отвык
в три месяца от моря и с большим неудовольствием
смотрю, как все стали по местам, как четверо рулевых будто приросли к штурвалу, ухватясь за рукоятки колеса, как матросы полезли на марсы и как фрегат распустил крылья, а дед начал странствовать с юта к
карте и обратно.
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский офицер (ныне генерал), — оба были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал
в каюту, к
карте, и возвращался. Затем оба зорко
смотрели на оба берега, на море,
в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался на картину, особенно на целую стаю купеческих судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались к шведскому берегу, а мы шли почти посредине, несколько ближе к датскому.
Вот и
карты розданы. Взял дед свои
в руки —
смотреть не хочется, такая дрянь: хоть бы на смех один козырь. Из масти десятка самая старшая, пар даже нет; а ведьма все подваливает пятериками. Пришлось остаться дурнем! Только что дед успел остаться дурнем, как со всех сторон заржали, залаяли, захрюкали морды: «Дурень! дурень! дурень!»
— А сказано так: «Человек, аще хощеши выиграть, первым делом загляни
в чужие
карты, ибо свои
посмотреть всегда успеешь».
Я вышел из накуренных комнат на балкон. Ночь была ясная и светлая. Я
смотрел на пруд, залитый лунным светом, и на старый дворец на острове. Потом сел
в лодку и тихо отплыл от берега на середину пруда. Мне был виден наш дом, балкон, освещенные окна, за которыми играли
в карты… Определенных мыслей не помню.
Командир «Байкала» не доверяет официальной
карте и
смотрит в свою собственную, которую сам чертит и исправляет во время плавания.
Когда она была сыта, не играла
в карты и не болтала, — лицо у ней тотчас принимало выражение почти мертвенное: сидит, бывало,
смотрит, дышит — и так и видно, что никакой мысли не пробегает
в голове.
Марья Дмитриевна уронила
карты и завозилась на кресле; Варвара Павловна
посмотрела на нее с полуусмешкой, потом обратила взоры на дверь. Появился Паншин,
в черном фраке,
в высоких английских воротничках, застегнутый доверху. «Мне было тяжело повиноваться; но вы видите, я приехал» — вот что выражало его не улыбавшееся, только что выбритое лицо.
Женичка дома не жил: мать отдала его
в один из лучших пансионов и сама к нему очень часто ездила, но к себе не брала; таким образом Вихров и Мари все почти время проводили вдвоем — и только вечером, когда генерал просыпался, Вихров садился с ним играть
в пикет; но и тут Мари или сидела около них с работой, или просто
смотрела им
в карты.
Точно по огню для Вихрова пробежали эти два-три месяца, которые он провел потом
в Воздвиженском с Мари: он с восторгом
смотрел на нее, когда они поутру сходились чай пить; с восторгом видел, как она, точно настоящая хозяйка, за обедом разливала горячее; с восторгом и подолгу взглядывал на нее, играя с ней по вечерам
в карты.
То есть заплачу за тебя; я уверен, что он прибавил это нарочно. Я позволил везти себя, но
в ресторане решился платить за себя сам. Мы приехали. Князь взял особую комнату и со вкусом и знанием дела выбрал два-три блюда. Блюда были дорогие, равно как и бутылка тонкого столового вина, которую он велел принести. Все это было не по моему карману. Я
посмотрел на
карту и велел принести себе полрябчика и рюмку лафиту. Князь взбунтовался.
Стыдно сказать, но делается как-то обидно и больно, когда разом целый кагал
смотрит на вас, как на дурака. Не самое название смущает, а то указывание пальцами, которое вас преследует на каждом шагу. Вы имели, например, случай обыграть
в карты и не обыграли...
— Нет, мне неловко. Я ведь бываю у городничего,
в карты иногда вместе играем… Да и вообще… На"писателей"-то, знаете, не очень дружелюбно
посматривают, а я здесь человек приезжий. Кончу дело и уеду отсюда.
Молодой профессор тасовал билеты, как колоду
карт, другой профессор, с звездой на фраке,
смотрел на гимназиста, говорившего что-то очень скоро про Карла Великого, к каждому слову прибавляя «наконец», и третий, старичок
в очках, опустив голову,
посмотрел на нас через очки и указал на билеты.
Посмотрели бы вы на него у нас
в клубе, когда он садился за
карты.
Квартира Лябьевых
в сравнении с логовищем Феодосия Гаврилыча представляла верх изящества и вкуса, и все
в ней как-то весело
смотрело: натертый воском паркет блестел;
в окна через чистые стекла ярко светило солнце и играло на листьях тропических растений, которыми уставлена была гостиная; на подзеркальниках простеночных зеркал виднелись серебряные канделябры со множеством восковых свечей; на мраморной тумбе перед средним окном стояли дорогие бронзовые часы; на столах, покрытых пестрыми синелевыми салфетками, красовались фарфоровые с прекрасной живописью лампы; мебель была обита
в гостиной шелковой материей, а
в наугольной — дорогим английским ситцем; даже лакеи, проходившие по комнатам, имели какой-то довольный и нарядный вид: они очень много выручали от
карт, которые по нескольку раз
в неделю устраивались у Лябьева.
— Да почйсть что одна. Иногда разве вечером вздумает
в дураки играть — ну, играем. Да и тут: середь самой игры остановятся, сложат
карты и начнут говорить. А я
смотрю. При покойнице, при Арине Петровне, веселее было. При ней он лишнее-то говорить побаивался; нет-нет да и остановит старуха. А нынче ни на что не похоже, какую волю над собой взял!
Вот они снова расселись, разлеглись под низким тентом, — пьют, жуют, играют
в карты, мирно и солидно беседуя,
смотрят на реку, точно это не они свистели и улюлюкали час тому назад.
— Ну да, и
в карты хорошо играет. Но Елена Николаевна… Разве ее возможно понять? Желаю я знать, где тот человек, который бы взялся постигнуть, чего она хочет? То она весела, то скучает; похудеет вдруг так, что не
смотрел бы на нее, а там вдруг поправится, и все это без всякой видимой причины…
Волна прошла, ушла, и больше другой такой волны не было. Когда солнце стало садиться, увидели остров, который ни на каких
картах не значился; по пути «Фосса» не мог быть на этой широте остров. Рассмотрев его
в подзорные трубы, капитан увидел, что на нем не заметно ни одного дерева. Но был он прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и
смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты.
Астров. Придется
в Рождественном заехать к кузнецу. Не миновать. (Подходит к
карте Африки и
смотрит на нее.) А, должно быть,
в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело!
Идет время, всё ускоряя свой торопливый, мелкий шаг, золотыми пылинками
в красном луче солнца мелькают во времени люди. Нунча всё чаще сдвигает густые брови, а порою, закусив губу,
смотрит на дочь, как игрок на другого, стараясь догадаться, каковы его
карты…
Маша, закрыв половину лица веером
карт, должно быть, смеялась, а Яков
смотрел в свои
карты и нерешительно трогал рукой то одну, то другую.
Весёлое солнце весны ласково
смотрело в окна, но жёлтые стены больницы казались ещё желтее. При свете солнца на штукатурке выступали какие-то пятна, трещины. Двое больных, сидя на койке, играли
в карты, молча шлёпая ими. Высокий, худой мужчина бесшумно расхаживал по палате, низко опустив забинтованную голову. Было тихо, хотя откуда-то доносился удушливый кашель, а
в коридоре шаркали туфли больных. Жёлтое лицо Якова было безжизненно, глаза его
смотрели тоскливо.
За чаем Пётр развернул свою книжку,
посмотрел в неё, вдруг оживился, вскочил со стула, торопливо сдал
карты и начал считать...
Прищурив глаза, он
посмотрел в потолок, вздохнул и смешал
карты.
К счастию, ее мать, игравшая
в это время
в карты, захотела
посмотреть, что дочь выиграла, и, увидав, что именно, вырвала книгу из рук дочери и почти кинула ее
в лицо Николя.
— Терешка! — сказал Ижорской стремянному, который отдал свою лошадь Рославлеву, — ступай
в липовую рощу,
посмотри, раскинут ли шатер и пришла ли роговая музыка; да скажи, чтоб чрез час обед был готов. Ну, любезные! — продолжал он, обращаясь к Рославлеву, — не думал я сегодня заполевать такого зверя. Вчера Оленька раскладывала
карты, и все выходило, что ты прежде недели не будешь. Как они обрадуются!
Васса. Ну, вот глупости какие… Что они — сожрут тебя? (
Смотрит на часы.) А пожалуй, верно — время позднее. Попов где-нибудь
в карты играет. Ладно. Ты это завтра утром сделаешь. Пораньше — часов
в семь. Настоишь, чтобы разбудили его.
— А каков Германн! — сказал один из гостей, указывая на молодого инженера, — отроду не брал он
карты в руки, отроду не загнул ни одного пароли, а до пяти часов сидит с нами и
смотрит на нашу игру!
Пётр угрюмо отошёл от него. Если не играли
в карты, он одиноко сидел
в кресле, излюбленном им, широком и мягком, как постель;
смотрел на людей, дёргая себя за ухо, и, не желая соглашаться ни с кем из них, хотел бы спорить со всеми; спорить хотелось не только потому, что все эти люди не замечали его, старшего
в деле, но ещё и по другим каким-то основаниям. Эти основания были неясны ему, говорить он не умел и лишь изредка, натужно, вставлял своё слово...
В эту пору он чувствовал себя несколько крепче; играли с ним, лежащим
в постели,
в карты, а если он скоро утомлялся, то мы играли одни между собою, у его постели, а он
смотрел кому-нибудь
в карты и занимался игрою; но скоро и это развлечение стало его утомлять.
Пущин,
в серой пуховой шляпе, сидел, завернувшись
в шинель, положа удилище на край лодки, и зорко
смотрел на свой наплавок, как на поставленную
карту (он любил играть
в банк).
Перчихин. Ну, я один.
В кабачке — весело.
В кабачке — просто. А у вас — с тоски помрешь, не
в комплимент вам будь сказано. Ничего вы не делаете… никаких склонностей не имеете… А то давайте
в карты играть?
В свои козыри? Как раз четверо… (Тетерев
смотрит на Перчихина и улыбается.) Не желаете? Ну, воля ваша… Стало быть, прощайте! (Подходя к Тетереву, щелкает себя по горлу.) Идем?
Бригадирша. Так, мой батюшка! (Схватила одни
карты и подбежала к Советнику.) Вот, бывало, коли кто виноват, так и скажут: с той стороны не проси вот этого, а с этой этого; а потом (держа
в одной руке
карты, одним пальцем шмыгает, между тем Советник остановляет игру
в шахматы и
смотрит на нее с нежностию) тот и выглядывает карточку; а там до этой
карты и пойдет за всякую дранье; там розно: краля по щеке, холоп за ухо волок.
Анне Акимовне вдруг стало стыдно, что у нее горят щеки и что на нее все
смотрят, она смешала на столе
карты и побежала из комнаты, и когда бежала по лестнице и потом пришла наверх и села
в гостиной у рояля, из нижнего этажа доносился гул, будто море шумело; вероятно, говорили про нее и про Пименова и, быть может, пользуясь ее отсутствием, Жужелица обижала Варварушку и уж, конечно, не стеснялась
в выражениях.
—
Посмотреть бы по
карте, как там всё расположено… — предлагал озабоченно Павел Стрельцов. — Море там, вот его бы пустить
в действие…
Пошел он тоже с нами к Холуяну обедать, а потом остался
в карты играть, — а на кукону, подлец, и не
смотрит.
А Холуян хоть бы, подлец, глазом моргнул. Тасует
карты и записи
смотрит на тех, которые уже
в долг промотались…
Турунтаев. А ты что к нему
в карты-то
смотришь! Вы и так прошлый раз меня ограбили, восемь гривен кровных отняли. Ты что ему больно подслуживаешься, уж не банкротиться ль он задумывает?
Капитан жил бережливо:
в карты не играл, кутил редко и курил простой табак, который он, неизвестно почему, называл не тютюн, а самброталический табак. Капитан еще прежде нравился мне: у него была одна из тех простых, спокойных русских физиономий, которым приятно и легко
смотреть прямо
в глаза; но после этого разговора я почувствовал к нему истинное уважение.
— Нет, ваше превосходительство; она досталась по случаю. Ее купил мой друг, редкий человек, товарищ моего детства, с которым бы вы сошлись совершенно; мы с ним — что твое, что мое, всё равно. Я выиграл ее у него
в карты. Не угодно ли, ваше превосходительство, сделать мне честь пожаловать завтра ко мне отобедать, и коляску вместе
посмотрите.
Эмилия ничего не отвечала и, надув губы, вышла из комнаты вслед за мадам Фритче. Спустя минут десять она вернулась одна, без тетки, и когда Кузьма Васильевич снова принялся ее расспрашивать, она
посмотрела ему
в лоб, сказала, что стыдно быть кавалеру любопытным (при этих словах лицо ее немного изменилось, словно потемнело) и, достав из ломберного стола колоду старых
карт, попросила его погадать на ее счастье и на червонного короля.
Он и трубку курит, и
в карты играть охотник, и шампанское пить умеет, и выходит поэтому, что толку-то на деле нет, а только форс держат, да еще какой,
посмотрели бы вы!
Старший штурман, серьезный, озабоченный и недовольный, каким он бывал всегда, когда «Коршун» плыл вблизи берегов, или когда была такая погода, что нельзя было поймать солнышка и определиться астрономически, и приходилось плыть по счислению, частенько
посматривал на
карту, лежавшую
в штурманской рубке, и затем поднимался на мостик и подходил к компасу взглянуть, по румбу ли правят, и взглядывал сердито на окружавшую мглу, точно стараясь пронизать ее мысленным взором и убедиться, что течение не отнесло корвет к берегу или к какому-нибудь острову на пути.
Отобедали и тотчас кто за
карты, кто
смотреть на хозяйство Андрея Александрыча. Иные по саду разошлись… И Дуня пошла
в сад, одинокая, молчаливая. На одной из дорожек неожиданно встретилась она с отцом Прохором. Залюбовался он на высокие густолистные каштаны и чуть слышно напевал какую-то церковную песнь. Сняв широкополую шляпу и низко поклонясь, завел он с Дуней разговор, изредка поглядывал на нее с жалобною улыбкой, будто угадывая душевное ее горе и бурю тревожных сомнений. Жаль стало ему бедную девушку.
Об этом воображаемом, добром и прекрасном принце Любочка и на
картах гадала, и на святках ради него
в зеркало
смотрела в полночь, и под двери церковные бегала слушать, не раздадутся ли там венчальные напевы «Исайя ликуй».